Церковнославянизмы – это слова церковнославянского языка. В основе этого языка лежит болгаро-македонский диалект, язык, которым владели греческие монахи – братья Кирилл (в миру Константин по прозвищу Философ, 827—869) и Мефодий (в миру Михаи́л, 815—885), выделившие в славянской речи звукотипы и создавшие на их основе первую славянскую азбуку, глаголицу. Братья дополнили славянский диалект заимствованными из греческого словами, словообразовательными моделями, синтаксическими оборотами, грамматическими формами, создав литературный язык для всех славян. Просветительская деятельность Кирилла и Мефодия стала возможной благодаря тому, что в те времена славянская речь была относительно единой. Церковнославянский  язык не существовал в виде живой народной речи, он всегда оставался языком Церкви, культуры и письменности.

Церковнославянизмам свойственны особые признаки, которые указывают на их происхождение.

1. Фонетические признаки

Церковнославянизмы                                                 (южнославянизмы)

Русизмы

(восточнославянизмы)

1.неполногласные сочетания –ра-, -ре-, 

-ла-, -ле-: град, брег, глас, млечный.

1. Полногласные сочетания  -оро-, -оло-,

 -ере-, -еле-: город, берег, голос, молочный.                                                                     

2. Сочетания  ра-, ла- в начале слов перед согласными: равный, ладья.

2. Начальные сочетания ро-, ло-: ровный, лодка.

3. Начальное [а]: агнец, аз.

3. Начальное [йа] (я): ягнёнок, я.

4. Начальное [йэ] (е): един.

4. Начальное [о]: один.

5. Начальное [йу] (ю): юзы, юродивый.

5. Начальное [у]: узы, урод.

6. Сочетание [жд]: хождение, надежда

6. Согласный [ж]: хожу, надёжный

7. Наличие согласного [ш,:]: помощь.

7. Согласный [ч,]: помочь.

8. Сочетание ие: пиет, бытие, варение.

8. Буквенное сочетание ье:пьёт,                                                                              бытьё, варенье.

9. [ы] перед [й] (орфографически перед е, й: крыет, святый.

9. [о] в этой позиции: кроет,святой.

10. [э] под ударением после мягких согласных перед твердыми (орфографически е): несет, небо

   

10.[о] в этой позиции  (орфографически ё):  несёт, нёбо.

 

 

                 

2. Словообразовательные признаки старославянизмов

- Приставки без-, воз-, из-, низ-, пре-, пред-, раз-, со-, у-, чрез-: безгрешный, вознесение, извержение, извод, низвести, преддверие, препинание, разбрестись, расслабленный, соратник, уподобиться, чрезмерный.

- Суффиксы  -ани(е), -арь, -(а)тай, -ени(е), -ец, -зн(а), -знь, -и(е), -ии(я), -(н)иц(а), -ищ(е), –(й)ц(а), -ни(е), -ость, -стви(е), -ств(о), -тель, -ть, -ч(ий), -ын(я), -ырь: величание, ключарь, ходатай, вскоре, тризна, неприязнь,  братия, торжище, убийца, искренне, молитва, честь, певчий, милостыня, поводырь.

- Первая часть сложных слов: благо-, бого-, все-, добро-, долго-, едино-, зло-, живо-, лже-, мало-, миро-, ново-, присно-, сверх-, свето-, свято-, священно-, (не)удобо-, сердце-, суе-, тайно-, тре-, три-, храмо-: благодать, боголюбие, Вседержитель, добродетель, долготерпение, единомыслие, злопамятство, живодавец, маловерие, миролюбие, новопреставленный, приснопамятный, сердцевидец, суесловие, трезвонить, триединый, удобопонятный, храмоздательство.

- Вторая часть сложных слов: -борец, -верие, -давец, -датель, -действие, -детель, -зрачный, -любивый, -любие, -мудрие, -мудрый, -мыслие, -началие, -начальный, -носить, -носный, -ношение, -питие, -положение, -приимец, -приимный, -словие, -словить, -творение, -творить: иконоборец, Жизнодавец, суеверие, добродетель, миролюбивый, священноначалие, богоносный, крестоношение, чаепитие, ризоположение, странноприимец, благословить, стихотворение.

3. Морфологические и синтаксические признаки старославянизмов

Язык церковных книг, как язык письменный, имеет особые грамматические  формы и обороты. Образцы их были усвоены русским литературным языком, и они проникли практически во все роды письменности. Сюда относятся  причастия с суффиксами –ущ, -ющ, -ащ, -ящ, которым соответствуют  восточнославянские по происхождению имена прилагательные на  -уч, -юч, -ач, -яч: лежащий – лежачий, сидящий – сидячий, колющий – колючий, дремлющий – дремучий.

 Причастные обороты характерны для письменной, книжной речи. А.С.Пушкин по этому поводу заметил, что мы никогда не скажем: Карета, скачущая по мосту, но: Карета, которая скачет по мосту.

 Причастия страдательного залога прошедшего времени на –т(ый): скрытый, забытый, омытый употребляются во всех стилях, соответствующие им причастия на –венн(ый) имеют ярко выраженный церковнославянский характер: незабвенный, омовенный, сокровенный. Славянизмами по происхождению являются и причастия на –ем(ый), -ом(ый), -им(ый): приемлемый, ведомый, неистребимый, терпимый.

 В русской литературе встречаются и другие грамматические формы, свойственные старославянскому языку. Например, в «Пророке»  А.С. Пушкина: гад морских (ср. гадов – форма родительного падежа множественного числа существительного). «Доктор Живаго» Б.Пастернака (ср. живого -- форма  родительного падежа единственного числа мужского-среднего родов прилагательного). Старославянским по происхождению является окончание –ый именительного падежа единственного числа мужского рода имён прилагательных. В русском языке ему соответствует окончание –ой: честный – честной, святый – святой ( по нормам русского литературного произношения окончание –ий/-ый должно звучать так, как если бы было написано «ой»). Русскому окончанию –ой родительного падежа единственного числа женского рода прилагательных в церковнославянском соответствует –ыя: Среди долины ровныя…(А.Мерзляков).

4. Семантические признаки старославянизмов

Христианство вошло в мир новыми словами и новыми смыслами, которые обогатили многие языки. Так, обыденные слова покой, мир, путь приобрели в русском языке иное, высокое содержание. В сравнении с русскими конкретными словами старославянизмы можно узнать по их отвлечённому значению (мечта, вселенная, истина), а также по  отнесённости к религиозно-культовой сфере ( пророк, таинство, святой).

Благодаря своей книжности и архаичности старославянизмы со времён зарождения русской литературы активно «эксплуатируются» писателями в стилистических целях.Стилистические старославянизмы могут использоваться:

а) как средство создания возвышенной, торжественной эмоциональной окраски (И будет подвиг твой свободный Святыней памяти народной на все грядущие века (Н.Огарёв);

б) как знак христианской идеи (Владыко дней моих! Дух праздности унылой, Любоначалия, змеи сокрытой сей, И празднословия не дай душе моей. Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья (А.Пушкин);

в) как средство исторической стилизации (Блеснул кровавый меч в неукротимой длани Коварством, дерзостью венчанного царя; Восстал вселенной бич – и вскоре новой брани Зарделась грозная заря (А. Пушкин);

г) в качестве средства создания юмора, иронии, сатиры (Первая, которая замыслила похитить бразды глуповского правления, была Ираида Лукинишна Палеологова. Никто не помнил, когда она поселилась в Глупове, так что некоторые из старожилов полагали, что событие это совпало с мраком времён (М.Салтыков-Щедрин).

У стилистических старославянизмов в современном русском языке есть соответствия: длань – ладонь, агнец – ягнёнок, несет – несёт.

Наряду с этим в русском языке существуют так называемые генетические старославянизмы – слова, обладающие фонетическими и грамматическими признаками славянизмов, но принадлежащие к нейтральному стилю. Вытеснив однокоренные русские слова, они стали общеупотребительными: плен – полон, враг – ворог, сладкий – солодкий. В других случаях генетические старославянизмы употребляются  параллельно с русскими словами, но разошлись с ними в значениях: Млечный (путь) – молочный, страна – сторона, ограда – город.

К генетическим старославянизмам принадлежат также слова, относящиеся к специальной и книжной лексике: Рождество, вселенная, претерпеть, возбраняется.

 

СТИЛЕВЫЕ РАЗРЯДЫ ЛЕКСИКИ

 

Функционирование языка привело к расслоению лексики и образованию особых её разновидностей – стилей.

В первую очередь принято противопоставлять разговорную речь и книжно-специальную, используемую в какой-либо специализированной сфере, например, научной илиофициально-деловой. Разговорной речью человек овладевает с детства, она протекает обычно в диалогической форме и не придерживается слишком строгих норм. Книжно-специальная речь (обработанная, отшлифованная мастерами речь, всё стороны которой  строго отвечают её назначению) усваивается позже, при её создании, будь то научный доклад, предвыборная речь или художественное произведение, говорящий или пишущий ориентируется на строгие нормы, образцы.

Разновидности книжно-специальной речи называют функциональными стилями. Среди них особенно чётко выделяются  официально-деловой, или канцелярский, научный и публицистический (ораторский) стили. Все они обладают особенностями, связанными с их назначением и функцией. Эти стили используют в первую очередь для создания письменных монологических текстов: официально-деловой  - для деловых бумаг; научный – для научных работ; газетно-публицистический – для статей и очерков. Большинство исследователей не включает в число функциональных  стилей язык художественной литературы, так как для него нет особых норм и правил, как нет и специальных  художественных языковых средств.

 Каждый стиль характеризуется  особой лексикой. Официально-деловому стилю свойственна сухость, отсутствие эмоционально окрашенных слов. В нем нередко употребляются юридические термины и официальные наименования явлений действительности: очередной отпуск, место жительства, регистрация, уведомление, представление. Вместо обычных глаголов часто используются сочетания неполнозначного глагола, не называющего само действие, с отглагольным существительным, уточняющим, о чём идёт речь: оказать помощь (ср. помочь), совершить осмотр (ср. осмотреть). Отглагольное имя – это языковое средство клишированного (франц. cliche)  терминологического обозначения соответствующих действий.

Таким образом, особенности официально-делового стиля подчёркивают его главную черту – стандартизированность, для которой важны клише и речевые штампы.

Основная функция научного стиля – информировать читателей-коллег о новом научном результате, полученном автором работы. В научной речи почти не бывает эмоционально окрашенных слов. Яркая черта научного стиля – большое количество специальных терминов. Это связано с его информативностью: значение научного термина определено более строго и узко, чем значение обычного слова, что обеспечивает точность понимания. Так, разговорному слову простуда в медицинской терминологии соответствует целый ряд названий: острое вирусное заболевание, катар верхних дыхательных путей, аденовирусная инфекция.

Основная функция публицистического стиля – воздействие на адресата речи. Авторы статей, очерков, репортажей не просто информируют читателей, но и пытаются внушить им ту или иную оценку описываемых событий. Отсюда обилие эмоционально-оценочной лексики. В зависимости от того, о положительной или отрицательной оценке события идёт речь, журналист может  использовать разные слова. Сравните: Опытный политик заключил соглашение с руководителями партизанских отрядов. – Матёрый политикан вступил в сговор с главарями бандитских шаек.

В языке средств массовой информации множество стереотипов – устойчивых выражений: политическая система, свободный рынок. Они знакомы каждому носителю языка, позволяют быстрее извлечь из текста информацию.

Разговорная речь, как упоминалось выше, - это средство общения в неформальной обстановке (устная речь, письма друзьям). При наименовании предметов, признаков, действий в разговорной речи словосочетание часто заменяется одним словом: шариковая ручка – шарик, сгущённое молоко – сгущёнка, читальный зал – читалка, канатно-кресельная дорога – канатка, тёти Кати – тётикатин.

Подобные слова часто многозначны: арбузник 1. Тот, кто торгует арбузами; 2. Любитель арбузов. Заимствованные слова, аббревиатуры, междометия преобразуются в соответствии с законами словообразования: киношник, бомжиха, хиханьки да хаханьки. В разговорной речи множество слов с уменьшительно-ласкательными суффиксами, принадлежащих к разным частям речи: аюшки, баеньки, ничегошеньки. Происходит упрощение групп согласных, выпадают целые сочетания звуков: Анна Ванна, Сан Саныч, рупь, ваще.

В разговорной речи часты метонимические переносы: У тебя зелёный Чехов? (книга зелёного цвета), Она вся в золоте; Отдай мне понедельник, а я тебе среду отдам (обмен дежурствами). Характерны для неё и метафоры: Я совсем расклеилась. Не пили его. Ишь, гогочет! Ну и юла эта Маша!  Речевая ситуация может повлиять на формирование антонимических связей: Эта нарядная, а мне надо простую (о блузке) . Этот для гимназий, а мне надо нормальный (об учебнике).

К разговорной лексике примыкают просторечные слова, отличающиеся  ударением, отдельными звуками, морфемами, грамматическими формами (километр, стращать, нет местов, папаша, шляться, дылда), в том числе и грубые, бранные, находящиеся за пределами литературного языка.

Однако слов, предопределяющих своеобразие стиля, в лексике меньшинство. Большая ее часть – нейтральные, межстилевые лексемы: человек, земля, небо, ходить, дышать, сила, красный, дать. 

 

ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ ЭНЦИКЛОПЕДИЧЕСКИЙ СЛОВАРЬ

Стиль

(от лат. stilus, stylus — остроконечная палочка для письма, манера письма) в языко­зна­нии —

разновидность языка, закреплённая в данном обществе традицией за одной из наиболее общих сфер социальной жизни и частично отличающаяся от других разновидностей того же языка по всем основным параметрам — лексикой, грамматикой, фонетикой; то же, что стиль языка. В современных развитых национальных языках существуют 3 наиболее крупных стиля языка в этом значении: а) нейтральный, б) более «высокий», книжный, в) более «низкий», разговорный (или фамильярно-разговорный, или разговорно-просто­реч­ный);

то же, что функциональный стиль;

общепринятая манера, обычный способ исполнения какого-либо конкретного типа речевых актов: ораторская речь, передовая статья в газете, научная (не узко­спе­ци­аль­ная) лекция, судебная речь, бытовой диалог, дружеское письмо и т. д.; стиль в этом смысле характе­ри­зу­ет­ся не только набором (параметрами) языковых средств, но и композицией акта;

индивидуальная манера, способ, которым исполнены данный речевой акт или произведение, в т. ч. литературно-художественное (ср., например, «стиль вашего выступ­ле­ния на собрании»; «язык и стиль ранних стихов Лермонтова»);

то же, что языковая парадигма эпохи, состояние языка в стилевом отношении в данную эпоху (ср. выражение «в стиле русского литературного языка 1‑й половины 19 века»).

Несмотря на различия приведенных пяти пониманий стиля, в каждом из них присутствует основной общий инвариантный признак; стиль всегда характеризуется принципом отбора и комбинации наличных языковых средств, их трансформаций; различия стиля опреде­ля­ют­ся различиями этих принципов. Каждый стиль характеризуется некоторыми диффе­рен­ци­аль­ны­ми признаками, отличиями от другого, сопоставимого с ним, т. е. отклонениями. Этот признак достигает максимума в индивидуальном стиле, который есть «мера отклонения от нейтральной нормы». Кроме того, «изнутри» стиль характеризуется некоторыми постоянными компонентами, «интегральными признаками», которые тоже достигают максимума в индивидуальном стиле, приводя к его определению как «высшей меры соразмерности и сообразности». Понятие отбора, в свою очередь, предполагает представление о том, что является правильным, с чем следует сравнивать отклонения, — понятие нормы (см. Норма языковая). Понятие комбинации предполагает понятие о соразмерности, гармонии. Таким образом, стиль является категорией не только исторической, но и субъективно-объективной, поскольку в истории изменяются как объективные материальные элементы стиля, так и субъективные принципы их отбора и комбинации. Есть случаи, когда национальный язык (например, эстонский) не имеет чётких границ между стилями.

В истории стилей с точки зрения материального состава элементов три основных стиля языка имеют 3 различных исторических источника. В современных европейских языках книжный стиль обычно восходит к литературно-письменному языку предшествующего периода, нередко иному, чем повседневный разговорный язык основной массы населения. Так, книжный стиль в странах романской речи — Франции, Италии, Испании и др. — восходит к латыни как литературному языку средне­ве­ко­вья по составу лексики и частично синтаксиса; английский язык в его книжном стиле в этом отношении также восходит к латинскому и частично французскому языкам средне­ве­ко­вья. Книжный стиль во всех славянских языках во многом восходит к старославянскому (церковнославянскому) языку — литературному языку средне­ве­ко­вья. Вместе с тем в романских и славянских языках определённую роль играл литературный язык на национальной основе, например язык героического эпоса во Франции и Испании, язык летописания и других письменных документов в Киевской Руси; при этом вопрос о соотношении двух языков в Киевской Руси и других русских государствах средне­ве­ко­вья остаётся дискусси­он­ным.

Нейтрально-разговорный стиль восходит к общенародному языку, в особенности к языку город­ской части населения. Фамильярно-просторечный стиль имеет своим источником язык город­ских низов и крестьянские диалекты, а также языки профессиональных групп, жаргоны — ремеслен­ни­ков, солдат, студентов и т. д.

На системе стилей сказывается их литературная обработка и кодификация. Так, нормализация французского литературного языка в 17 в., в эпоху литературного классицизма, способствовала жесткой кодификации письменной речи и её отличию от разговорной по принципу «никогда не пишут, как говорят»; поэтому нейтральный стиль французского языка был закреплён в его близости к книжной, письменной речи. Норма же русского литературного языка складывалась в конце 18 — начале 19 вв., в эпоху Пушкина, эпоху становления литературного реализма, благодаря чему в книжный стиль гораздо шире были допущены демократические элементы языка, а нейтральный стиль оказался приближен­ным к разговор­ной речи.

Прообраз трёх стилей языка существовал уже в латинском языке Древнего Рима: 1) urbanitas — речь самого г. Рима (Urbs), считавшаяся образцом; 2) rusticitas (от rusticus — деревенский, сельский) — речь сельских местностей, не вполне правильная, «неотёсанная»; 3) peregrinitas (от peregrinus — чужеземный), воспри­ни­мав­ша­я­ся римлянами как неправиль­ная латинская речь отдалённых римских провинций, из кото­рой впоследствии развились романские языки.

У трёх стилей был и другой источник, тоже трёхчастный: три основных жанра тогдашней словесности — «низкий», «средний» и «высокий». В Риме они обычно ассоциировались с тремя различными жанровыми циклами произведений Вергилия — «Буколики» (букв. — пастушеские стихотворения), «Георгики» (букв. — земледельческие стихотворения), «Энеида» — герои­че­ская эпическая поэма. Соответственно трём жанрам не только слова, но и обозна­ча­е­мые ими предметы, а также имена собственные должны были быть различны. В позднеримскую эпоху они иллюстри­ро­ва­лись так:

Низкий стиль

Средний стиль

Высокий стиль

Персонаж

Ленивый пастух

Земледелец

Воин-властитель

Его имя

Титир, Мелибей

Триптолем, Целий

Гектор, Аякс

Его животное

овца, баран

бык

конь

Его орудие

палка

плуг

меч

Его место

пастбище

поле

город, воинский лагерь

Его дерево

бук

яблоня

лавр, кедр

Это стилевое различие имеет более древний аналог — различие языков эпоса и трагедии («высокий»), лирики («средний»), комедии («низкий») в Древней Греции, которое, в свою очередь, восходит, по-видимому, к ещё более древним различиям сакрального, в т. ч. поэтического, языка и языка обыденного общения. «Теория трёх стилей» была особенно актуальной в Европе в эпоху литературного классицизма 17—18 вв. В России её разрабатывал М. В. Ломоносов (см. Язык художественной литературы).

В истории стиля с точки зрения принципов отбора наиболее древним принципом различия стилей оказывается социальный престиж, прямо соответствующий понятиям-оценкам «высокий», «средний», «низкий» слов и предметов, которые словами обозначаются. Изъясняться в высоком стиле значило изъясняться высоким слогом и о высоких предметах; одновременно высокий стиль речи указывал на высокое общественное положение говорящего. Практика языковых оценок речи, принятых в Древнем Риме, удерживается вплоть до нового времени. Так, согласно определению грамматиста 17 в. К. де Вожла (Франция), «хорошее употребление языка», или «добрый обычай», — это «манера говорить самой здравой части королевского двора, в соответствии с манерой писать самой здравой части писателей данного времени». «Добрый обычай» в современной терминологии соответствует нейтральному и книжному стилю, или языковой норме в самом жёстком смысле слова. В определении Вожла содержится и другой важный признак — «сообразность» речи, её соответствие социальному положению говорящего. Таким образом, «низкая» речь крестьянина не отвечает «доброму обычаю», но отвечает «сообразности».

В 19 в. везде, где имела место общая демократизация общественной жизни, понятие нормы расширяется, и «низкий» стиль, естественная речь демократических слоёв населения, включается в норму в широком смысле, в систему стилей литературного языка. Диалектная речь и жаргоны остаются за пределами нормы. Однако признак социального престижа сохраняется; в известной мере это даёт себя знать даже в определении нормы в советской научной литературе 30—40‑х гг., ср.: «Норма определяется степенью употребления при условии авторитетности источников» (Е. С. Истрина). В лингвистической литературе 80‑х гг. в развитых странах, в соответствии с развивающейся структурой общества, признак «высокой» или «низкой» социальной оценки постепенно исключается из понятия нормы языка и соответственно из оценки стилей; ср. применительно к современному русскому языку, где норма — правила речи, «принятые в общественно-речевой практике образованных людей» (однако этот признак сохраняется для современного французского языка).

Параллельно этому происходит разделение таких признаков стиля, как слово и его предметная соотнесённость; последний признак исключается из определения стиля: в современных литературных языках в любом стиле языка можно говорить об одной и той же действительности, одних и тех же предметах. Этому способствуют развитые синонимические ряды (см. Синонимия), сложившиеся из различных источников (например, в русском языке старославянизмы и исконно русская лексика: «битва» — «сражение», «бой» — «стычка», «лик» — «лицо» — «физиономия», «метать» — «бросать» — «кидать», «швырять» и т. п.).

Понятие стиля как индивидуальной манеры речи или письма оформляется в 18 в. и достигает расцвета в эпоху литературного романтизма в связи с развитием понятия индивидуального «гения» — человека-творца, писателя, художника. В 1753 Ж. Л. Л. Бюффон формулирует следующее определение стиля: «Знания, факты и открытия легко отчуждаются и преобразовываются... эти вещи — вне человека. Стиль — это сам человек. Стиль не может ни отчуждаться, ни преобразовываться, ни передаваться». Это определение, отражающее одну из объективных сторон явления «стиля», играет большую роль в литературоведческой стилистике. Во французской лингвистике на его основе определяются задачи стилистики в целом.

В 19 в., в связи с осмыслением многообразных речевых функций человека (бытовая речь, публичное выступление, речь в суде и т. п.) возникает понимание стиля как переменной величины, как языкового приспособления человека к общественной среде (А. И. Соболевский, 1909). Этому пониманию отвечает в определённой мере понимание стиля как общепринятой манеры исполнения речевых актов. Наиболее полно стиль в этом понимании исследуется в теории речевых актов как одно из условий их успешности (см. Прагматика).

В 50—70‑х гг. 20 в., в связи с развитием истории науки, истории человеческого познания, было сформулировано общее для науки, искусства и языка понятие стиля как «стиль мышления, миропонимания». В этом значении используются разные термины: «эпохэ́» (М. П. Фуко), «письмо» (применительно к художественной литературе, Р. Барт), «парадигма» (применительно к науке и научному стилю, Т. Кун). Но наиболее общим и удачным термином и здесь остается «стиль», в соответствии с определением М. Борна (1953): «...существуют... общие тенденции мысли, изменяющиеся очень медленно и образующие определён­ные философ­ские периоды с характерными для них идеями во всех областях человеческой деятельности, в том числе и в науке... Стили мышления — стили не только в искусстве, но и в науке».

Ю. С. Степанов.

 

 

Язык, стиль, норма

18.12.2007

В. В. Колесов

Как исследователь проблем культуры речи должен признаться, что чувствую некоторое замешательство. Сегодня трудно говорить о культуре речи, если явно поставлена задача подавить культуру другой цивилизацией. Слишком хрупка культура под напором агрессивной техногенной цивилизации, и защищать ее сложно. Ведь силы неравны: тонкая материя языка и вся мощь современной техники.
Поэтому будем говорить не о речи, а о языке - реальном запасе речевых форм и формул. Он обеспечит сохранение речи.
"Свобода почему-то лишила нас возможности говорить на человекообразном своем языке" - это слова Н.С. Михалкова. Выразительное признание режиссера выделяет два ключевых слова: свобода и язык (эпитеты оставим на совести автора). Русские философы, наоборот, всегда утверждали, что русский человек именно в своем языке всегда был свободен. Что же случилось?
Разберемся с этим в контексте затронутых сегодня проблем.
СМИ - всего лишь средства, хотя и массовой, но только информации. Из этого и станем исходить, оставив в стороне этические и политические вопросы (сегодня увы! мы вынуждены их различать!).
Язык - тоже средство; специалисты признают за ним в качестве основного коммуникативный аспект; массовость предполагает наличие правил, нормализующих употребление (иначе тебя перестанут понимать; уже перестают), но важнее то, что информация всегда была связана со средним стилем речи. Это - усреднение форм языка под условно выбранные правила. Норма - ответ на вопрос - как правильно?, стиль - насколько красиво?, а смысл есть единство того и другого - это гармония идеи и слова в их совместном отношении к миру, к делу. При нарушении нормы и стиля смысл искажается или разрушается вовсе (или это делают намеренно).
Если исходить из этого умозаключения, СМИ не имеют права на неприбранную разговорную речь, ибо по определению они нормативны прежде всего в стиле, а не в норме. Основная беда нашего времени состоит именно в рассогласованности всех аспектов общего пользования языка в общественной речи. На радио и ТВ отсутствует "аромат" русской речи, для них характерна усредненная интер-интеллектуальная скороговорка с заимствованиями на каждом шагу; это - варваризмы русской речи, которые иногда пытаются передать в русской форме (например как блёф вместо блеф или пёрл вместо перл - с неожиданным смещением смысла). Между тем звучание речи входит в подсознание, обеспечивая понимание общего содержания речи ("схватывание чутьем"). При дублировании некоторых программ и реклам несовпадение визуального ряда со звуком бросается в глаза. О нарушениях в ударении что уж и говорить: обеспечЕние или мЫшление на каждом шагу. Еще сто лет тому назад великий знаток языков профессор Бодуэн де Куртене говорил студентам: "МышлЕние говорят те, у кого мозгИ, а мЫшление - те, у кого мОзги". Различие в стиле всегда дает нарушение смысла.
Второе проявление рассогласованности связано с эмотивностью речи. Экспрессивное (образно выразительное) и эмотивное (экспрессия эмоции) как-то незаметно стали смешивать, личные эмоции буквально "простегивают" речь ведущих и комментаторов, становясь как бы замещением форм выражения экспрессивности (выразительности). В некоторых передачах подмена выразительности личной эмоцией превышает разумные пределы и часто приводит к обратному эффекту. Можно заразить экспрессией выразительности, а вот немотивированным личным весельем - вряд ли. В среднем же стиле информации эмоции запрещены вообще. В Санкт-Петербургском университете аспирант с о. Тайвань защитил диссертацию на эту тему. Невозмутимого и ко всему привычного бывшего полицейского поразила "эмотивность" современных российских СМИ несоответствием темы и сюжета тону и манере их воплощения.
Язык - объективная данность, он вне наших стараний его сгубить или изувечить; наоборот, стиль поведения в языке мы выбираем сами (также и в предпочтении: увечить или сохранять). Но существует еще и норма нормального поведения в речи, правила игры, которые следует соблюдать всем. Нормальность нормы - гарантия гармонии в обществе.
Можно каким-то образом "оправдать" СМИ в их отношении к языку. В своей филологической среде мы часто спорим: СМИ намеренно искажают русскую речь или по невежеству? СМИ определенно не создают ситуацию нарушения норм и искажения стиля, но зловредно тем пользуются; не без их влияния процесс идет дальше, захватывая многих современников. Бессовестный нажим на подсознательное, использованный в своих целях, объясняется и тем, что не выработаны правила игры (соотнесение стиля с нормой), об этом следует говорить настойчиво.
Я сказал, что СМИ используют ситуацию, которая сложилась в языке сегодня. Тут можно указать несколько условий, сложившихся в нашем речевом говорении.
1. Утрата высокого стиля нарушила сложившееся равновесие форм выражения в самой широкой духовной среде. Этим объясняются многие побочные следствия утраты, с которыми мы имеем дело. В трехмерном пространстве существования триединство стилей литературного языка очень важно. Высокий стиль - носитель символов, и как, например, можно написать слова к гимну вне высокого стиля? Призыв к гражданам, важнейшие государственные утверждения в России всегда оформлялись высоким стилем. Наоборот, информация передается в стиле среднем, басни и анекдоты - это низкий стиль. Вслушайтесь в то, как сегодня сообщают новости частные станции: нам как будто передают информацию, а по стилю это - анекдот, к которому соответственно и следует отнестись. Отсутствие высокого стиля приводит к тому, что средний стиль повышается в ранге, а его место в свою очередь занимают речения низкого стиля. Вышло множество словарей современного жаргона, они популяризируют его; до полутора тысяч слов или значений обычных слов из воровского жаргона вошло в нашу речь за последний век. Энергично происходит перетасовка стилевых уровней, перенасыщение среднего стиля за счет остальных. А ведь средний стиль - это и есть норма. Литературная речь - язык интеллектуального действия.
После Петра I иностранные слова в русской речи стали восприниматься как слова высокого стиля; тем самым они оказываются вне нормы (еще не освоены семантически, а уже стилистически определены); здесь подмена расширяется за счет распространения американизмов. Освоенное заимствование становится эквивалентом русского слова и служит неблаговидным целям введения в заблуждение лиц, со словом не знакомых.
Так, например, если бы люди, выслушивая идеологов приватизации, понимали смысл этого латинского слова, концептуально связанное с ним содержание, они бы остереглись, и теперь не пришлось бы возмущаться тем, что случилось, Privatim - это "присвоение для себя, на свой счет" при privatio - "лишение, отбирание у других"; кто у кого отнял - понятно теперь, когда задним умом смысл латинского корня восстанавливают народной этимологией "прихватизация". Подобных примеров много; собственно, последние десять лет вся идеология на таких подменах и построена. Иностранное слово лукаво прячет непотребность самого понятия: "вымогатель" - рэкетир, "убийца" - киллер, "продажный" - ангажированный, "посредник" - маклер, "сивуха" - бренди и т. д. Призыв газеты "Известия": "Давайте учиться выражать новую политику новыми же словами!" боюсь, горько скажется в скором времени. Этическая проблема здесь напрямую связана со смысловой. Нельзя долго уверять, что суверенитет государства - то же, что суверенитет нации (отсюда требование особых прав для титульной нации), что компетенция - "круг полномочий", а не "право на решение", что легитимный и законный не различаются по смыслу, и т.д. Смысловое развитие заимствованных слов доходит до своего предела, и уже слышишь, что проблема - не "вопрос, требующий немедленного решения", а неразрешимый вопрос; катарсис - не "нравственное очищение", а "кайф", и пр. 
Сегодня сложилась ситуация, напоминающая начало XVII века: различные социальные группы не понимают друг друга, иногда используя одни и те же слова. Народ невозможно объединить на субстрате чужих речевых культур и стратегий. Одно хорошо в продуктивной рекламе иностранных слов, да еще в латинице: подзаборные надписи стали изображать такими словами, которые недоступны разумению школьников младших классов.
2. Логическое и поэтическое мышление подавлены формами риторического мышления, в атмосфере которого мы сегодня живем. Задача - чисто рекламная: убедить, не доказывая. Отсюда проистекают логические ошибки "навешивания ярлыков", действует принцип двойных стандартов, символы используются в понятийном смысле. Приходилось слышать толкование иностранным словом хорошо известного русского: "Рука - это по-русски протекция", "А любовь, Машенька, это лучше сказать секс". Традиционные символы (а символы многозначны) объясняются однозначным иностранным словом, всю сумму русских культурных концептов сводя к единственному понятийному. Символ заменяется техническим термином. Это - потребление языка без его обогащения.
Не следует забывать, что упрощение языка для всякого, у кого русский является родным языком, чревато многими бедами.
Министр по чрезвычайным ситуациям недавно выразился так: "Часто ссылаются на русский менталитет, но никто не объяснил, что это такое". Объясняли, и не раз, как объясняли всё и про культуру речи, и про русский язык (в СМИ) вообще. Не слушают. Вот это и есть воля - слушать только себя. А различие между свободой и волей, между правдой и истиной, между реальностью и действительностью, между честью и совестью и сотнями других проявлений русского двоящегося менталитета в "реализме" его представлений о мире - и есть та ментальность, которой нужно следовать. Тут каждый смысл окутан стилем, а идея столь же важна, что и выражаемая ею вещь.
Срежиссировать чрезвычайную ситуацию с помутнением ментальности удалось - нужно исправлять положение.
3. Понижение качества текстов определяется тем же: от нашей эпохи классических текстов не останется следа; учить детей по нынешним поделкам невозможно. "Экономия усилий" (творческих), блочное построение фраз, стереотипы и штампы, неразъясненные варваризмы - всё построено на аллюзиях и на парафразах. Раскройте любую газету и просмотрите заголовки: они апеллируют к знанию читателем классических текстов. А когда вымрет подготовленный к такому восприятию "подтекстов" читатель? Чем тогда поддерживать глумливый журналистский стеб? Или, выражаясь культурнее, - "выражать несказанное"? Ведь литературу (текст вообще) во многом создает и читатель, способный понять смысл текста.
4. Всё, что можно сказать о норме и стиле, в конце концов сталкивается с проблемой воспитания читателя. Не в момент его обработки в электорат или в массы, а в речевом образовании. Раньше у нас во многих газетах, на радио и ТВ были передачи, посвященные русскому языку. До сих пор слушатели и зрители вспоминают их роль в подготовке восприимчивого (=культурного) читателя или слушателя. Сегодня в газетах тоже можно встретить выдержки из неудачных высказываний наших руководителей и лиц, причастных к интеллигенции. Именно неудачных, а то и безграмотных (спонтанная речь "в запале страстей" выдается за отредактированную). На таких "текстах" не воспитаешь, тем более что они не комментируются языковедом. Практическим результатом сегодняшних разговоров могло бы стать возвращение таких передач и подобных книг, и это тем более важно, что пора объяснить министрам и "творческой интеллигенции", что такое русский язык в богатстве его стилей и в твердости его норм.
С языком-то как раз ничего не происходит, он по-прежнему и велик, и могуч. Что-то происходит с нами, и хорошо бы понять, что именно. У нас еще много мастеров образцовой русской речи. Вот и здесь присутствуют любимые мною дикторы, которые в свое время были самыми сильными агитаторами за русскую речь в её качестве. Подражали даже темпу их речи, дикции, интонации, не говоря уж о стиле и следовании норме. Все-таки русская ментальность воспитана на подражании образцам, а не на запретах и понуждениях.
Думаю, не только русская.