<138>

Лондон, Июля... 1790.

Нынешний день провел я как Говард — осматривал темницы — хвалил попечительность Английского Правления, сожалел о людях, и гнушался людьми.

Лучше, естьли бы совсем не было нужды в тюрьмах; но когда бедный человек все еще проказит и безумствует, то Английския должно назвать благодеянием человечества, и Французская пословица: il n’y a point de belles prisons⁰⁰¹ здесь отчасти несправедлива.

Я хотел видеть прежде Лондонское судилище, Justice—Hall,⁰⁰² где каждыя 6 недель сбираются¹ так называемые присяжные, Jury, и судьи для решения уголовных дел. Здесь, друзья мои, отдайте пальму Английским законодателям, которые умели жестокое правосудие смягчить человеколюбием, не забыли ничего для спасения невинности и не боялись излишних предосторожностей. Расскажу вам порядок следствий.

Так называемый мирный судья есть в Англии первый разбиратель, всех доносов; он призывает к себе обвиняемого, дает очную ставку и возвращает ему свободу, естьли донос оказывается не основательным; в противном же случае обязывает его явиться в суд, или, когда преступление важно, отсылает в темницу. Потом другой судья, именуемый Шерифом, избирает от 12 до 24 присяжных (всякого состояния людей, известных по своему доброму поведению), которые снова должны рассмотреть обстоятельства доноса; и естьли 12 из них не признают доказательств вероятными, то обвиняемый выпускается; а естьли признают, то начинается формальное дело — таким образом:

В день решительного заседания преступник является в суде, выслушивает на себя донос, и на вопрос: «как хочет быть судим?» отвечаете «по совести и закону моего отечества.» Шериф избирает тогда других присяжных ровно 12, и судимый имеет право уничтожить их выбор, доказывая, что они почему нибудь могут быть пристрастны; и даже без всяких причин может отвергнуть по закону 20 человек. Когда же присяжные выбраны, тогда, дав клятву быть верными совести, садятся на свои кресла, и вместе с судьями выслушивают дело, в присутствии многочисленных

339

зрителей. Донощик обвиняет, судимый оправдывается, сам или через своего адвоката; представляют свидетелей — и наконец, по разобрании всех обстоятельств, один из судей снова предлагает их в ясном сокращении. Присяжные идут в другую комнату, запираются и судят единственно по гласу совести; закон не велит им ни пить ни есть, пока они на что нибудь единодушно не согласятся. Вышедши оттуда, говорят только одно слово: виноват или невиноват, и дело решено без всякой аппелляции. Естьли скажут: виноват, то судьи прибирают только закон на вину, держась его точного смысла, и не входя ни в какия произвольныя изъяснения, так что в Англии не будет наказано и самое важное преступление, естьли закон именно не определяет его. Следственно здесь нет человека, от которого зависела бы жизнь другова! Не только осудить, но даже и судить не льзя никого без согласия 12 знаменитых граждан. За то Англичане и хвалятся своими уголовными законами более, нежели чем нибудь, называя установление присяжных священным и божественным. Рассказывают много удивительных случаев, в которых темное чувство истины спасало невинных вопреки всем вероятностям. На пример: недавно один ремесленник был судим в убийстве; разныя улики обвиняли его; 11 присяжных согласились произнести решительное слово: виноват! двенадцатой не хотел. Товарищи требовали от него причин. «Не знаю, отвечал он: но вид этого человека говорит моему сердцу в его пользу; и я скорее умру с голода, нежели обвиню.» Прошел целый день в споре; и наконец присяжные, изнуренные усталостию, решились оправдать судимого. Через несколько дней нашелся другой убийца: ремесленник был невинен.

Из городского судилища сделан подземельный ход в Невгат, ту славную темницу, которой имя прежде всего узнал я из Английских романов. Здание большое и красивое снаружи. На дворе со всех сторон окружили нас заключенные, по большой части важные преступники, и требовали подаяния. Зная опытом, что и на Лондонских улицах беспрестанно должно смотреть на часы и держать в руке кошелек, я тотчас схватился за свои карманы среди изобличенных воров и разбойников: но тюремщик, поняв мое движение, сказал с видом негодования: «государь мой! рассыпьте вокруг себя гинеи; их здесь не тронут: таков заведенный мною порядок.» — Для чего же не сделают вас Лондонским Полицеймейстером? спросил я; и в доказательство, что верю ему, спрятал обе руки в жилет, бросив колодникам несколько шиллингов. — Мы переходили из коридора в коридор: везде чистота, везде свежий воздух, заражаемый только ядовитым дыханием преступников. Тюремщик, вводя нас в разныя комнаты, говорил: «здесь сидит господин убийца, здесь господин вор, здесь госпожа фальшивая монетчица!» Не можете вообразить, какия гнусныя лица представлялись глазам моим! Порок и злодейство страшно безобразят людей! Признаюсь, что я сжав сердце ходил за надзирателем, и несколько раз спрашивал: все ли? Но он хвастался перед нами обширностию своего владения и множеством ему подвластных. В одной комнате заключен молодой человек. Дверь отворилась: он сидел на стуле и писал; приподнял голову, и с ласковым видом нам поклонился. Приятное и томнoe

340

лице его казалось чуждым злодеянию. Тем более я содрогнулся, когда тюремщик сказал нам, что он хотел умертвить госпожу свою и — любовницу. Она не считала за преступление изменить молодому камердинеру своему; а камердинер, в минуту исступления, выхватил кинжал, и ранил ее в руку. Желаю знать решение присяжных.

В Невгате заключаются не только преступники, но и бедные должники: они разделены с первыми одною стеною. Такое соседство ужасно! И добрый человек может разориться: каково же дышать одним воздухом с злодеями и видеть перед своими окнами казнь их?⁰⁰³ С некоторого времени Правительство посылает осужденных в Ботани—Бейскую колонию: от чего Невгат называют ея преддверием; но не чудно ли вам покажется, что некоторые лучше хотят быть с честию повешены в Англии, нежели плыть так далеко? «Мы любим свое отечество (говорят они) и не терпим дурного общества.»

Я читал в Архенгольце описание Кингс—Бенча,⁰⁰⁴ или темницы для неплатящих должников, — описание, которое может прельстить воображение читателей. Он говорит о приятном местоположении, о садах, о залах великолепно украшенных, о балах, концертах и весельях всякого роду. Одним словом, сей известный Англоман описывает тюрму едва ли не такими живыми красками, какими Тасс изобразил волшебное жилище Армиды. Сказать вам правду, я не нашел сходства в оригинале Кингс—Бенча с портретом живописца Архенгольца. Вообразите большое место, обнесенное высокою стеною; несколько маленьких домиков, бедно прибранных; множество людей неопрятно одетых, из которых одни ходят в задумчивости по маленькой площади, другие играют в карты или, читая газеты, зевают: вот Кингс—Бенч! Я не видал ничего похожего на сад; но то правда, что есть лавки, в которых покупают и продают заключенные; есть и кофейные домы, которых содержатели сами за долги содержатся в Кингс—Бенче — это довольно странно! Портные, сапожники, и самыя Нимфы Венерины, там сидящия, отправляют свое ремесло. Но между ими нет ни одной замужней женщины. По Английским законам в рассуждении долгов всегда муж за жену отвечает; она дает на себя обязательство, а он бедняк или платит, или идет в тюрьму. Последнее спасение для девицы или вдовы, которая не может удовольствовать своих заимодавцев, есть в Англии замужство.

После Кингс—Бенча хотел я видеть заключенных другого роду — пришел к огромному замку, к большим воротам — и глаза мои, при входе, остановились на двух статуях, которыя весьма живо представляют безумие печальное и свирепое... «Это Бедлам!» скажете вы, и не ошибетесь. Надлежало сыскать надзирателя, который из учтивости сам пошел с нами. Предлинныя галлереи разделены железною решеткою: на одной стороне женщины, на другой мущины. В коридоре окружили нас первыя, рассматривали с великим вниманием, начинали говорить между собою

341

сперва тихо, потом громче и громче, и наконец так закричали, что надобно было зажать уши. Одна брала меня за руку, другая за пучок, третья хотела сдуть пудру с головы моей — и не было конца их ласкам. Между тем некоторыя сидели в глубокой задумчивости. «Это сумасшедшия от любви, сказал надзиратель: оне всегда смирны и молчаливы.» И так нежнейшая страсть человеческого сердца и в самом безумии занимает еще всю душу! сон для внешних предметов все еще продолжается!... Я подошел к одной молодой, бледной женщине, и смотрел на нее. Нам рассказали ея историю. Она Француженка, ушла от своих родителей с любовником, молодым Англичанином, приехала в Лондон, и скоро лишилась своего друга: он умер горячкою. Разум ея после жестокой болезни повредился. Я начинал говорить с нею: она кланялась и не отвечала ни слова. Другая женщина, лет в 40, сидела на полу и смотрела в землю: нещастная думает, что она приговорена к смерти и будет сожжена на костре; ничто не может ее разуверить — и когда день пройдет, она говорит: «завтра, завтра сожгут меня!» Какое ужасное состояние! — Многие из мущин заставили нас смеяться. Иной воображает себя пушкою, и беспрестанно палит ртом своим; другой ревет медведем и ходит на четвереньках. Бешеные сидят особливо; иные прикованы к стене. Один из них беспрестанно смеется, и зовет к себе людей, говоря: «я щастлив! подите ко мне; я вдохну в вас блаженство!» Но кто подойдет, того укусит. — Порядок в доме, чистота, услуга и присмотр за нещастными достойны удивления. Между комнатами сделаны бани, теплыя и холодныя, которыми Медики лечат их. Многие выздоравливают; и при выпуске каждый получает безденежно нужныя лекарства для укрепления души и тела. — Надзиратель провел нас в сад, где гуляли самые смирные из безумных. Один читал газеты: я заглянул в них и сказал: «это старыя.» Безумный улыбнулся очень умно, приподнял свою шляпу и вежливым тоном отвечал мне: «государь мой! мы живем в другом свете; что у вас старо, то у нас еще ново!»

В Бедламе кончил жизнь свою Английской Трагик Ли. Может быть вы не знаете об нем следующего забавного анекдота. Один приятель посетил его в доме сумасшедших. Ли чрезвычайно ему обрадовался, говорил: очень умно и привел его на высокую террасу; задумался и сказал: «Мой друг! хочешь ли быть вместе со мною бессмертным? Бросимся с этой террасы: там внизу, на острых камнях, ожидает нас славная смерть!» — Приятель увидел опасность, но отвечал ему равнодушно: «ничего не мудрено броситься сверху; гораздо славнее сойти вниз, и оттуда вспрыгнуть на террасу.» — Правда, правда! закричал стихотворец и побежал с лесницы; а приятель между тем убрался домой.

Бедламу обязан я некоторыми мыслями, и предлагаю их на ваше рассмотрение. Не правда ли, друзья мои, что в наше время гораздо более сумасшедших, нежели когда нибудь? от чего же? от сильнейшего действия страстей, как мне кажется. Не говорю о физических причинах безумия, действующих гораздо реже нравственных.² На пример: когда бывало столько самоубийств от любви, как ныне? Мущины стреляются, а нежная, кроткая женщина сходит с ума. Древние не знали романов;

342

рыцари средних веков были честны в любви, но шумная и воинственная жизнь их не давала ей чрезмерно усилиться в сердце. Напротив того в нашем образе жизни, покойной, роскошной, утонченной — в свете, где желание нравиться есть первое и последнее чувство молодых и старых; на театре, который можно назвать театром любви; в книгах, усеянных, так сказать, ея цветами — все, все наполняет душу горючим веществом для огня любовного. Девушка двенадцати лет, побывав несколько раз в спектакле, начинает уже задумываться; женщина в 45 лет все еще томится нежностию: та и другая любит воображением; одна угадывает, другая воспоминает — но я право не удивлюсь теперь, естьли покажут мне десяти— или шестидесятилетнюю Сафу! Мущины тоже; и пусть скажут нам, в какое другое время бывало столько молодых и старых Селадонов и Альцибиадов, сколько их видим ныне? — Возьмем в пример и славолюбие: утверждаю, что оно в нынешний век еще сильнее действует, нежели прежде. Я люблю верить всем великим делам древних Героев; положим, что Кодры и Деции давали убивать себя, и что Курции бросались в пропасть: но фанатизм Религии конечно более славолюбия участвовал в их героизме.⁰⁰⁵ Тогда же войны были народныя; всякой дрался за свои Афины, за свой Рим. Ныне совсем другое; ныне Француз или Гишпанец служит волонтером в Руской армии единственно из чести; дерется храбро и умирает: вот славолюбие!

Душа, слишком чувствительная к удовольствиям страстей, чувствует сильно и неприятности их: рай и ад для нее в соседстве; за восторгом следует или отчаяние или меланхолия, которая столь часто отворяет дверь.... в дом сумасшедших.

_____

343