<27>

Лейпциг, Июля 14.

Дорога от Мейсена идет сперва по берегу Эльбы. Река, кроткая и величественная в своем течении, журчит на правой стороне; а на левой возвышаются скалы, увенчанныя зеленым кустарником, из за–которого в разных местах показываются седые мшистые камни.

58

Отъехав от Мейсена с полмили, вышли мы с Прагским Студентом из коляски, которая ехала очень тихо, и версты две шли пешком. После вопроса: женат ли я? Студент¹ мой начал говорить о женщинах, и притом не в похвалу их. «На гробе друга моего — сказал он — друга, который пошел в землю от нещастной любви к одной ветреной, легкомысленной женщине, клялся я удаляться от этого опасного для нас пола, и вечно быть холостым. Науки занимают всю мою душу — и, благодаря Бога! могу² быть щастлив сам собою.» — Тем лучше для вас, сказал я.

Стали находить облака, и мы сели опять в коляску. Тут Магистер шумел с Лейпцигским Студентом о теологических истинах. Сей последний предлагал разныя сомнения. Магистер брался все решить; но, по мнению Студента, не решил ничего. Это его очень сердило. «Наконец я должен вспомнить — сказал он, потирая рукою свой красный лоб — что некоторые люди совсем не имеют чувства истины. Головы их можно уподобить бездонному сосуду, в который ничего влить не льзя; или железному шару, в который ничто проникнуть не может, и от которого все отпрыгивает» — — И такия головы, перервал Студент, часто бывают покрыты рыжими париками, и торчат на кафедрах. — Государь мой! закричал Магистер, поправив³ свой парик: о ком вы говорите? — О тех людях, о которых вы сами говорить начали, — спокойно отвечал Студент. Лучше замолчать, сказал Магистер. — Как вам угодно, отвечал Студент.

Между тем наступила ночь. Магистер снял с себя парик, положил его подле себя, надел на голову колпак и начал петь вечерния молитвы нестройным, диким голосом. Лейпцигской Студент тотчас пристал к нему, и они, как добрые ослы, затянули такое дуо, что надобно было зажать уши. — К щастию, певцы скоро унялись; в коляске все замолкло, и я заснул.

На рассвете остановились мы переменять лошадей, и когда стали выходить из коляски, чтобы итти в трактир пить кофе, Магистер хватился своего парика, искал его подле себя и на земле, и не могши найти, поднял крик и вопль: «Куда он девался? Как мне быть без него? как я бедный покажусь в город?» — Он приступил к Шафнеру, и требовал,⁴ чтобы парик его непременно был отыскан. Шафнер искал и не находил. Лейпцигской Студент тирански смеялся над горестию бедного Магистра, и наконец, как будто бы сжалясь над ним, советовал ему поискать у себя в карманах. Чего тут искать! сказал он; однакожь опустил руку в карман своего кафтана, и — вытащил парик. Какая минута для живописца! Магистер от внезапной радости разинул рот, держал парик перед собою, и не мог сказать ни одного слова. «Вы ищите за милю того, что у вас под носом» — сказал ему Шафнер с сердцем; но душа Магистрова⁵ была в сию минуту так полна, что ничто извне не могло войти в нее, и Шафнерова риторическая фигура проскочила естьли не мимо ушей его, то по крайней мере сквозь их, то есть (сообразно с Боннетовой⁶ гипотезою о происхождении идей) ⁷не тронув в его мозгу никакой новой или девственной фибры (fibre vierge).⁷ Koнечно

59

долее минуты продолжалось его безмолвное восхищение. Наконец он засмеялся, и надевая на себя парик, уверял нас, что он Магистер не клал его в карман; а как парик⁸ зашел туда, о том ведает Сатана и — — Тут взглянул он на Лейпцигского Студента и замолчал.

Без всяких дальнейших приключений ⁹доехали мы до Лейпцига.⁹

Здесь–то, милые друзья мои, желал я провести свою юность; сюда стремились мысли мои за несколько лет перед сим; здесь хотел я собрать нужное для искания той истины, о которой с самых младенческих лет тоскует мое сердце! — Но Судьба не хотела исполнить моего желания.

Воображая, как бы я мог провести те лета, в которыя, так сказать, образуется душа наша, и как я провел их, чувствую горесть в сердце и слезы в глазах. — Не льзя возвратить потерянного! —

В 11 часов ночи. Я остановился в трактире у Мемеля против почтового двора. Комната у меня чиста и светла, а хозяин услужлив и говорлив до крайности. Между тем, как я разбирал свой чемодан, рассказывал он мне о порядке, заведенном в его доме, — о своем бескорыстии, честности и проч. «Все те, которые жили у меня — говорил он — были мною довольны. Я получаю конечно не много барыша, да за то идет обо мне добрая слава; за то у меня совесть чиста и покойна — а у кого покойна совесть, тот щастлив в здешней жизни, и ничего не боится, и ни от чего не бледнеет» — — В самую сию секунду грянул гром, и Г. Мемель испугался и побледнел. Что с вами сделалось? спросил я. «Ничего, отвечал он запинаясь, ничего; только надобно затворить окно,¹⁰ чтобы не было сквозного ветру.»

В нынешнее лето я еще не видал и не слыхал такой грозы, какая была сегодни.¹¹ В несколько минут покрылось небо тучами; заблистала молния, загремел гром, буря с градом зашумела, и — через полчаса все прошло; солнце снова осветило небо и землю, и трактирщик мой опять начал говорить о неустрашимости того, кто берет за все умеренную цену, и, подобно ему, имеет чистую совесть.¹²

За ужином познакомился я с Гм. фон–Клейстом, который служил Прусскому Королю Тайным Советником, но по некоторым неприятным обстоятельствам должен был ¹³оставить Пруссию,¹³ и который, выгнав из воображения своего все призраки льстящей надежды, живет здесь в философическом спокойствии, наслаждаясь приятностию дружбы и обхождения с просвещеннейшими ¹⁴мужами. — Ночь¹⁴ провел я в коляске беспокойно. Теперь глаза мои смыкаются.

_____

60