Мы обедали в маленькой Швейцарской деревеньке, куда в одно время с нами приехала Француженка в печальном платье, с девятилетним сыном и с белкою. Печальное платье, бледное лице и томность в глазах, делали ее привлекательною для меня, а еще более для моего мягкосердечного Б*. “Я надеюсь, сударыня, что вы позволите нам вместе с вами обедать” — сказал он ей с таким видом и таким голосом, который для Датчанина был очень нежен. “Естьли это не будет вам противно” — отвечала Француженка с приятным движением головы. “Господин трактирщик!” закричал мой Б* повелительным голосом: “вы конечно не заставите нас жаловаться на худой обед?” Увидите, отвечал Швейцар с некоторою досадою, поправив на голове своей шапку. — “Швейцары добрые люди” — сказала Француженка с улыбкою, сев за накрытый стол — “только немного грубоваты.” Поставили кушанье: Б* резал, раздавал, и всячески старался услуживать Даме и сыну ея. Он не мог утерпеть, чтобы не спросить у нее, по ком носит она траур. “По брате, отвечала Француженка¹ со вздохом. Он¹ писал ко мне из Т* о своей болезни; я поехала к нему с маленьким своим Пьером, и — нашла его лежащего во^1а гробе.” Тут обтерла она слезу, которая выкатилась из правого глаза ²ея, как сказал бы Йорик.² — А в каких летах был ваш братец? спросил Б* и заставил меня от досады повернуться на стуле. — “Старее меня пятью годами” — отвечала она, и обтерла другую слезу, блиставшую на нижней реснице левого глаза ея. Господин Б*! сказал я: вы оскорбляете чувствительность Госпожи N. N. горестными воспоминаниями. Я этого не думал (отвечал он покрасневши), право не думал. Простите меня, сударыня! “Рана в сердце моем так еще свежа, сказала она, что кровь не переставала из нее литься.” — Маленькой Пьер бросил ложку, посмотрел на мать, встал, подбежал к ней, начал целовать ея руку, и между поцелуями взглядывал на нее так умильно, и говорил ей так нежно: маменька, не плачьте! не плачьте, любезная маменька! что я пошел в карман за белым платком, а Б* в восторге вскочил со стула, схватил руку³ ея, которою обнимала она сына своего, и прижал ее к своим губам. В самую сию секунду вошел трактирщик. Ба! что это? сказал он ⁴грубым голосом:⁴ я думал, что вы обедаете. Никто не отвечал ему. Госпожа N. N. высвободила свою руку (на которой осталось розовое пятно), и томным взором наказала чувствительного Б* за нескромный жар его. Вели подать нам кофе, сказал я трактирщику; но он стоял как вкопанной, выпучив⁵ глаза на Француженку, которой бледныя щеки, от внутреннего ея движения, покрылись алым румянцем. Между тем она указала маленькому Пьеру место его. Б* сел на свое, и мы принялись за десерт. Госпожа N. N. успокоилась, и рассказала нам, что она возвращается теперь к своему мужу, который родом Швейцар, но по торговым делам жил долгое время во Франции, и будучи в Т*, влюбился в нее, сыскал ея любовь, женился на ней и переехал жить в К*. Он очень щастлив, сударыня (сказал я), имея

такую супругу; но он конечно достоин своего щастия, потому что вы нашли его достойным любви вашей. — Тут кучер⁶ объявил нам, что лошади впряжены. Надобно было расплатиться с трактирщиком и проститься с нежною Француженкою. Она позволила нам расцеловать своего Пьера, — из чего вышла опять чувствительная сцена, и вот каким образом. В самую ту минуту, как Б* обнимал маленького Пьера, резвая белка, прыгавшая по столу, вскочила ему на голову, и передними своими лапками так ласково ухватила его за нос, что он закричал. Госпожа N. N. ахнула; а трактирщик, стоявший у дверей, захохотал во все горло. Белку стащили с головы моего приятеля, и маленькой Пьер, вертя ее за хвост, кричал: ах, белка! злая белка! на что ты схватила за нос Господина Б*? Учтивый приятель мой уверял Госпожу N. N., что ему не приключилось в самом деле никакого вреда, кроме испуга. “Ах, государь мой! сказала она: я вижу кровь, я вижу кровь!”... и белым своим платком обтерла две красные капли на его переносице. “Ах, сударыня! отвечал Б*, будучи тронут до глубины сердца: как мне благодарить вас за вашу попечительность! Воспоминание об ней будет для меня всегда приятнейшим воспоминанием; и самой вашей белки я никогда не забуду.” Госпожа N. N. подарила ему трубочку Английского пластыря, желая, чтобы целительная сила его загладила преступление ея зверка.⁷ Тут мы снова простились, получив от нее адрес ея, и записав ей наши имена. Маленькой Пьер проводил нас до кареты. Милая Француженка смотрела из окна,⁸ когда мы садились. Простите, сударыня, простите! кричал ей Б*. Простите! отвечала она. Простите! кричал маленькой Пьер, кивая головою. — Мы поехали, и долго еще говорили о любезной Госпоже N. N., которая в воображении моего Б* затемнила образ молодой Госпожи из Ивердона. —

Проезжая через одну деревню, увидели мы великое стечение народа; велели кучеру остановиться, вышли из кареты и втерлись в толпу. Тут вязали одного молодого человека, который со слезами просил, чтобы его освободили. Что такое он сделал? спросили мы. “Он украл, украл два талера в лавке” — отвечали нам вдруг человека четыре: “у нас никогда не бывало воровства; это бродяга, пришедший из Германии; его надобно наказать.” — Однакожь он плачет, сказал я: добродушные Швейцары! пустите его! — “Нет, его надобно наказать, чтобы он перестал красть” — отвечали мне. По крайней мере, добродушные Швейцары, накажите его так, как отцы наказывают детей своих за их проступки, — сказал я, и пошел⁹ к своей карете. — Может быть ни в какой земле, друзья мои, не бывает так мало преступлений, как в Швейцарии, а особливо воровства, которое считается¹⁰ здесь за великое злодеяние. О разбоях и убивствах совсем не слышно; мир и тишина царствуют в щастливой Гельвеции. —

Спускаясь с высокой горы, которая висит над городом, мог я обнять глазами великое пространство; и все сие пространство усеяно щедротами Натуры.¹¹ Здесь мы ночуем; а завтра поутру будем в Цирихе.